ПРОЙДЕННОЕ И ИЗВЕДАННОЕ НИКУДА НЕ ДЕВАЕТСЯ
Как-то посещая отделение круглосуточного пребывания в Коханово, нынешний его заведующий Александр Кожедуб предложил рассказать о непростой судьбе проживающей в настоящее время здесь Ольге Тимофеевне Хамицкой. Уже с первых слов почувствовалось, что ей пришлось перенести те испытания, о которых мы говорим не иначе, как об испытаниях, что выше сил и возможностей человека.
Она все вынесла, в свои 87 лет сохранила прекрасную память, которая помогает едва ли не в деталях воскрешать жизнь с того момента, как помнит себя.
Родилась в деревне Путьки, что рядом с Коханово. Счастливо все складывалось в родительском доме, в их большой семье, где все с любовью относились к труду, с уважением друг к другу. Только закончила школу, получив благодаря своим способностям хорошие знания, а тут — война. А ей-то и исполнилось всего 16 лет. Красавица, каких еще и поискать надо, но всегда относилась к своим данным с большой скромностью, краснела, стыдилась, когда и взрослые ей об этом говорили, и парни, заигрывая, не преминали об этом заметить. Была у Оли в душе та внутренняя культура, когда к данному Богом люди относятся с рассудительностью и спокойствием, задумывая, что надо сделать самим, чтобы в жизни было хорошо и себе, и другим. Она непременно хотела учиться дальше, мечтала, что после войны обязательно продолжит образование.
Уже в конце 1941-го полицаи начали цепляться к мирному населению, надо было находить тех, кого можно было бы отправить в Германию, где нужна была дешевая рабочая сила. В подошедший момент отправляли девчонок 1925 года рождения. В Путьках таких девчонок было три, но выбор пал на нее. Когда (это было весной 1942 года) в дом зашли полицай из Липников и один из их деревни, она начала что есть сил просить их не отправлять ее в чужбину.
— Дядя Петя, — молила она, — не разлучайте меня с мамой, кто ей поможет, как не я…
Но дочери активиста колхозного движения (отец был одним из организаторов местного колхоза “Красный октябрь”) пощады у ненавидящего все светлое и доброе, завидующего их семье соседа ждать было бесполезно. Каждое ее слово словно обжигало трясущегося в злобе полицая, который был зол на весь белый свет. Понимая всю свою неправоту перед каждым ее просительным обращением, полицай не нашелся ответить Ольге ничем другим, как направить на нее дуло винтовки. В слепой своей ненависти он мог сотворить что угодно, но спас забежавший в дом немец. Он схватил грубияна за руки, ударил его прикладом винтовки. Обоих полицаев, что ворвались в дом, погнал перед собой.
— Но от чужбины это меня не спасло. Собрали нас около сотни человек, погрузили в вагоны — и стали колеса их отсчитывать километры, разделяющие нас с родиной, близкими и родными. Сколько слез я выплакала, сколько боли физической и душевной испытала. Не хотелось жить, было одно желание — в один момент покончить со всем. Но и этого нам не давали сделать. Издевались, унижали, не видели в нас людей…
Ольга Тимофеевна не может об этом говорить и сейчас. Горький комок мешает произносить слова, голос становится все глуше и глуше. Да и разве возможно все пережитое выразить словами?! Нет их, чтобы передать то, что испытала тогда в гнетущие ее душу минуты.
Остановку сделали в г. Мюнстере, направили девушек на (слово-то какое!) сортировочный пункт. Ольга была направлена на военный завод, ей выпало сортировать пули для винтовок. Работала не поднимая голову, по 15-16 часов в сутки. Труд однообразный, забирает все силы, но попробуй сделать лишнее движение, сделать что-то не так. Особенные претензии, пусть и не к чему было придраться, постоянно предъявляла немка-переводчица, замахиваясь плетью и всячески унижая на словах. Приходилось заступаться за русскую мужчинам из числа начальства, которые не раз хвалили Ольгу за сноровку и качество работы. Видели и понимали даже враги, как тяжело ей, совсем еще ребенку, высиживать возле станка посменно и днем, и ночью. Жили русские в бараках, кормили баландой, из одежды — сущие лохмотья. Ходили босиком, накалывая ноги об окалину, металлические опилки с острием. Мозоли, кровяные ссадины никогда не проходили. Когда начинались холода, выдавали резиновые бахилы.
Вскоре обстоятельства изменили ее судьбу. Из пригорода на военный завод в Тельто заглянул хозяин фермы и решил вопрос по переводу Ольги к себе работницей.
— Увидев еще одних чужих людей, услышав их окрики и крики, — вспоминает Ольга Тимофеевна, — про себя подумала: не выживу, не хватит сил вынести и труд, и издевательства…
Ее вместе с еще двумя женщинами-немками определили кормить скот и доить коров. Поголовье немалое, целая ферма, 33 коровы. С восходом солнца в летний период подъем, к полночи — долгожданный отбой. Почти два года продолжалась напряженная работа, в которой люди не знали выходных. Особенно доставалось ей, чужой. Ни старания, ни аккуратность, ни идущая от ее большого сердца доброта не помогали в изменении отношения хозяев к русской. Возможно, и не все были такие, но Ольге досталась именно такая участь. Смотреть было больно на ее худое, будто только из костей, тельце.
Выжав все соки из работницы, вскоре ее отправляют в Голландию на рытье окопов и противотанковых рвов. Что могло остаться от человека после изнурительного труда? Кто глядел на своих товарищей со стороны, казалось, что делают все это не люди, а то, что от них осталось, — скелеты.
Однажды в срочном порядке их сняли с окопов, погрузили на паром и стали перевозить через Эльбу на немецкую сторону. Сверху барражировали самолеты и вели обстрел. Это были американские самолеты. Конвоиры разбежались кто куда, а их, собранных вместе, передали красноармейцам.
Через месяц она была уже дома. Радость переполняла сердца родных, что вернулась живой. Но отдыхать не пришлось. Все лежало в руинах, не было простейших продуктов питания. Проведав, что вблизи деревни Волковичи ведется добыча топливного торфа и можно здесь что-то получать на прожитье, направилась сюда. Много работала и по домашнему хозяйству. Так выходили, не считаясь ни с чем, из нужды, взбивались на хлеб и картофель. Собирали в лесу ягоды, грибы, носили продавать в Толочин и Оршу. Довелось поработать некоторое время и на освоении усвижбукских торфяников. А затем на годы она пошла трудиться в колхоз, работала почти два десятка лет на свиноферме в деревне Реучье. Когда потребовалось — трудилась здесь телятницей, доила коров.
— Когда родилась моя девочка, — говорит собеседница, — получился у меня небольшой перерыв. Не было кому ее досматривать, поэтому перевелась в полеводство…
Ее снова как будто испытывала судьба. Рано, без времени умер муж. Такие раны тоже не заживают. А жить-то надо, дочь поднимать на ноги тоже. Нашелся человек, предложил быть вместе. Но и его век оказался коротким.
Жизнь вроде бы и долгая выпала, но счастья на этом пути ей увидеть не довелось. Вырастила дочь, она проживает в районе. Но посчитала за лучшее Ольга Тимофеевна пойти, чтобы не быть никому обузой, на так называемую в народе социальную койку. Скоро будет полтора года, как здесь. Для ее возраста и состояния это стало настоящим спасением. Подлечили здесь, поддержали физически и морально. Придает ей сил внимание людское, а на остальных, у кого нет на это времени, не в обиде. Особенно благодарна своим двум внученькам, которые не забывают ее, радуют постоянными посещениями. Никакое лекарство не в силах заменить то душевное тепло, которое она получает от каждой встречи с ними, от их доброго слова и взгляда.
На груди у нее несколько медалей. Говорит, это не все, много порастерялось. Сейчас не модно показывать награды, и она тоже об этом знает. Но заведующий отделением круглосуточного пребывания Александр Яковлевич Кожедуб попросил своих подопечных разыскать полученное ими за достижения в труде, а у некоторых и за те испытания, которые выпали у них на самую молодость.
Обожженная войной, ее душа болит и сегодня. А ведь все в жизни этого поколения, и лично в ее жизни, могло быть по-иному, где было место и личному, и семейному счастью, трудовым свершениям, которые приносят свои огромные блага всем.
Все сломала война, с тех 16 лет, с которыми она вступила в свою жизнь, ставшую судьбой.
В. БИРЮКОВ.
