“СТАЛИ ПРОСТО ЗЕМЛЕЙ И ТРАВОЙ…”

27 января 1945 года войска 1-го Украинского фронта Красной Армии на территории Польши освободили лагерь смерти Освенцим. Привычные на войне ко всему солдаты пришли в ужас. Горы останков сожженных людей высились возле печей крематориев, десятки тысяч расстрелянных и непогребенных узников лагеря лежали на промерзшей земле.

Ужас рождали не только масштабы убийств беззащитных людей, но и циничный прагматизм нацистов. Склады лагеря были заполнены  волосами, одеждой, личными вещами погибших, в сейфах обнаружили их зубные  коронки…

“Освенцим есть наивысший символ страданий, конечная станция, на которую привезли человечество”, — потрясенно откликнулся на это зрелище советский журналист Лев Гинзбург.

Организация Объединенных Наций в 2005 году объявила 27 января Международным днем памяти жертв  Холокоста.

Особое чувство горечи испытывает в этот день Беларусь. Чуть ли не в каждом ее городе, местечке, селе в годы войны развернулся свой Холокост — изуверский процесс уничтожения еврейского населения.

Не избежали евреи страшной участи и в нашем районе. Паника, растерянность первых дней нашествия парализовали волю многих из них.   Безопасный мир рушился на глазах. Что делать и как жить дальше — не знал никто. Вместе с тревогой и неуверенностью в завтрашнем дне жила в сердцах и надежда — вдруг немцы не тронут мирное население. Как не тронули его в годы Первой мировой войны.

Об этом говорил односельчанам Славного Шалом Шпунт, когда убеждал их вернуться из леса домой. Больше сотни из них послушались старика. Можно только догадываться, какие нравственные муки испытал сам Шпунт, когда через несколько месяцев их всех вели на расстрел.

Решились в начале войны уйти из района немногие.

— Немцы уже подходили к городу, когда мать схватила меня, документы, какие-то вещи, и мы с ней ушли в неизвестность, — вспоминает то время и  плачет Роман Давидович Рохкин. — Страшно вспомнить, что пришлось пережить нам в пути, пока шли за Урал. Но страшнее была участь моих теток, двоюродных братьев, сестер, друзей, одноклассников, что остались в Толочине. Ни одного из них после возвращения с фронта домой я в живых не застал…

Уже в сентябре 1941 года немецкая администрация  произвела тотальную зачистку района. Около 2,5 тысячи евреев выселили из родных жилищ и согнали в охраняемые полицией гетто — специально выделенные для этой цели  дома, сараи, подсобные помещения.

В Толочине оно размещалось на улице Никольской (ныне улица Пушкина), в Коханово — на улице Оршанской, в поселке Славное — на улице Толочинской, в деревне Обольцы — в двух зданиях школы.

В гетто людей не кормили. Что захватили с собой, тем и питались.  Поддерживали их земляки-белорусы, передавая через знакомых полицаев пищу, одежду, лекарства.

Взрослых заставили работать — строить дороги,  валить лес, восстанавливать мосты. Непокорных казнили. За отказ трудиться на оккупантов в октябре в Толочинском гетто повесили Я. Слободкина, Я. Лосина, Рачина. Юношу, несшего  банку консервов с крахмального завода,  удавили прямо на его воротах. Фельдшера Якова Шура, спрятавшегося в деревне, нашли, жестоко избили и, в назидание другим, перед расстрелом провели по улицам города.

Сильные духом пытались бороться. Около 50 евреев из деревни Обольцы с помощью местных жителей запаслись оружием и под руководством председателя колхоза Семена Иофика бежали в лес. Позднее они присоединились к партизанам бригады Гудкова.

— Почему их примеру не следовали другие? — переспрашивает сквозь слезы Роман Давидович. — У евреев очень сильны родственные чувства. Муж не станет спасаться, оставив в беде жену и детей. Сын не бросит престарелых родителей.

Евреи были обречены. В январе 1942 года политическая и военная верхушка фашистской Германии приказала командованию тылового района группы армий “Центр”, в который входил и Толочин, приступить к “окончательному решению еврейского вопроса”. На Толочинщину прибыли специальные команды  карателей. В январе у городского поселка Коханово, на старом еврейском кладбище, они уничтожили  300 местных евреев. Среди них были  семьи и из  Голошево.

13 марта палачи устроили чудовищную бойню в поле под Райцами. В течение дня было расстреляно и зарыто в огромной яме около 2 тысяч евреев Толочина и окрестных деревень. Некоторые из них пытались спастись. Два подростка — Муля и Лева Клаугманы — с новорожденным братом  укрылись на чердаке своего дома. Ребенок заплакал и выдал убежище. Полицаи не пожалели беззащитных детей. Убили вместе с младенцем. Врач Фишкин не стал дожидаться страшного конца. Дал яд жене, детям, затем покончил с собой.

16 марта пришел черед гетто поселка Славное. 140 евреев расстреляли рядом с деревней Глинники. Еще 37 семей из деревни Славени зверски убили на территории кирпичного завода бывшего колхоза “Новый быт”.

От лютой смерти спаслись единицы. Невозможно равнодушно читать  свидетельства Л.Г. Беленькой. Ее с двухлетней дочкой на руках вытолкнули из колонны мать и свекровь. Раненная в ногу, она прибежала в деревню Глинники, попросила подругу спасти ребенка. Сама спряталась в деревне Губарево у Антонины Станиславовны Бабицкой. Через несколько дней она же и принесла ей страшную весть. Девочку выдала немцам соседка. Садисты разорвали тельце ребенка за ножки. Потрясение сломило мать. Долгое время она не жила — существовала. Впоследствии ушла к партизанам. В.Г. Погорелая спаслась благодаря помощи пожилого немца, который шепнул девчатам, мывшим полы в казарме, что их ждет в ближайшие дни. Неделю девушку прятали от карателей  местные комсомольцы, потом отправили на восток, к линии фронта.

Но, наверное, самые жестокие душевные муки испытали евреи гетто деревни Обольцы. Два месяца обреченно ждали они свою смерть. Каратели пожаловали по их души  в конце мая…

Зверства и милосердие, самопожертвование и корысть в эти дни шли рука об руку. Простые люди, рискуя  жизнью, спасали евреев, пособники захватчиков их предавали. А имущество грабили.

Возмутились даже в немецкой администрации города. В “Акте обследования Оболецкой волости” от 18.02.1942 года отмечено: “…старшина волости Сысоев, заместитель Конюшко, секретарь Поливенок, зав. мельницей Кунцевич изъятое имущество жидов делили без актов, без оплаты, свиней, гусей, швейные машины, брали коров жидовских, за что не платили волости”.

После Победы  на родину  вернулись  уцелевшие в боях евреи-фронтовики.

— Ерманок, Миркин, Борода, Изрин, Лившиц… всех уже и не вспомню, — тяжело вздыхает Роман Давидович. — Вернулись и бросились к ямам с просевшей землей. Одному Богу известно, что они испытали… Но надо было жить, и мы жили. Работали, учились, растили детей, радовались наступившему миру. На братских могилах поставили скромные памятники. Наверное, это правильно. Трагедии такого масштаба  не нужна помпезность.

Прошло 70 лет со дня трагической гибели толочинских евреев. Ушли из жизни почти все ее очевидцы. Но память о них жива, и будет жить очень долго. Потому что любой из нас — белорус, еврей, поляк, русский, родившийся на этой земле,  всегда будет  помнить ее и любить. Близко к сердцу принимать ее горе и радости, победы и трагедии.

Родина дается человеку раз и навсегда, где бы потом он ни жил. Боль разлуки навеки остается в сердце. Наверное, ее можно передать только в стихах, как это сделал наш земляк Яков Исаакович Ерманок, проживающий ныне в Израиле.

Беларусь синеокая,
Моя хата далекая,
Моя хата далекая,
Как люблю я тебя.
Нет милее сторонушки
И красивее женушки,
И красивее женушки,
Чем родная земля.

Вот и снова мы встретились,
Столько лет — не заметили,
Столько лет — не заметили,
Как покинул тебя.
Но всегда, где бы ни был я,
Вспоминал, Беларусь моя,
Вспоминал, Беларусь моя,
Дорогие края.

Выйду утром я во поле.
Мимо тонкого тополя,
Мимо тонкого тополя
В лес пойду погулять.
Там, за речкой, вдоль просеки
Земляника в рот просится,
Земляника в рот просится,
А вокруг — благодать.

Я с тобой, ненаглядная,
Сторона моя ладная,
Сторона моя ладная,
Не расстанусь вовек.
Здесь любимая Родина,
Здесь и я теперь, вроде бы,
Здесь и я теперь, вроде бы,
Не чужой человек.

Скоро снова уеду я,
Знать, такая судьба моя,
Знать, такая судьба моя —
Быть вдали от тебя.
Беларусь синеокая,
Где озера глубокие,
Где озера глубокие,
Где леса и поля.

Не печалься, любимая,
Не забуду родимую,
Не забуду родимую —
Мой ночлег и приют.
Беларусь синеокую,
Свою хату далекую,
Свою хату далекую,
Где всегда меня ждут.

М. ХМЕЛЮК, М. КОРОЛЕВ.

P.S. При подготовке публикации использованы книга Г. Винница “Горечь и боль”, материалы Государственного архива Витебской области, Зонального государственного архива г. Орши, музея Кохановской средней школы, материалы сайта “Яков Ерманок”.