Церковище — край романтики, былей и легенд
В этом году жителю деревни Плоское Владимиру Емельяновичу Лемешеву исполняется 85 лет. В местном хозяйстве, колхозе имени Я. Коласа, он большую часть жизни отработал водителем автомобиля. Не просто крутил баранку, а впитывал в себя, проезжая по дорогам страны, в те годы необъятного по своим просторам великого и могущественного СССР, все, что видел, наблюдал, слышал. И сейчас, являясь необыкновенно умелым рассказчиком, преподносит впечатления от эпохи “до” и “после” свежо, остро, интригующе и с сожалением о том, что мы безвозвратно потеряли. А пригласил он больше для того, что проехать и пройти по тем дорогам и тропам, которые ему ведомы с детства, молодых лет, которые овеяны неповторимой для него романтикой.
— Что знаю сам, что слышал от стариков, — заметил по пути, — тем и со всеми хочу поделиться…
Останавливаемся как раз посреди деревни. В последние годы ее название как-то прижилось в обиходе — Прилесье, но по привычке все же люди склоняются к старому, манящему своим колоритом названию — Церковище… Может, это и справедливо. С ним она жила не одну сотню лет. И только в 1964 году, когда подобное “неблагозвучие” в названиях не пришлось по нраву кому-то в стране, произошла перемена. Но с тех пор два названия так и продолжают мирно уживаться, не мешая друг другу, а только лишь оттеняя отдельные превратности нашего прошлого. Все же, как ни крути, оно история. А еще и родник, из которого черпать и черпать кристаллы того чистого, глубинного по сути своей, чем жили наши предки.
Нет, не надумал Владимир Емельянович, указывая на место, что здесь в начале 19 столетия проходила дорога — обычная, проселочная, которая прямиком, или, как говорят белорусы, “праставала”, шла из Евлахов на Плоское. Отсюда “напрастки” и было до Евлахов каких-то три километра. Теперь, не зная местности, надо откружить не один десяток из них.
Так вот, как свидетельствуют письменные источники, в войну 1812 года Церковище было сначала разграблено, а затем сожжено прошедшими через нее французами. Недаром же от стариков и сейчас можно услышать: “А каб цябе пранцы пабралі”. “Пранцы” — это так они на свой манер французов упоминают, возможно, и не догадываясь об этом. Но что хватило от них нашей земле, то хватило. В ответ же и им немало от наших предков досталось. Многие так и не добрели, бежав из горящей Москвы, туда, откуда твердо держали свой шаг. А назад, как вышло, бежали — от русских морозов, холода, леденящего страха за свою жизнь.
Дорога домой, как известно, одна. Не обойти им было и наших проселков, гатей и болот, а иного пути не было, как в нашем крае пробираться именно через эту проклятущую для них глухомань, по грязким, по колено, дорогам под свинцово неприветливыми осенними облаками на Головорушки, Соколяну, Черею и далее на лепельский тракт.
— В памяти эта дорога, — продолжает В. Е. Лемешев, — у меня до сих пор. Обкашивались поля, заготавливали с них сено. Еще в 60-х годах она сохранялась. Осталась бы она и в дальнейшем, но дошла сюда мелиорация. Вот мы стоим на горке, а вокруг нас, как глазом повести, идет глубокий ров. Он где-то обезводненный, а где-то вода стоит, глубина держится. Можно себе представить, что было здесь раньше. А было, рассказывали старожилы, около двадцати прудов, природных, естественных. Так что поселение неплохо по границам своим было защищено. Если судить в том числе по названию, находилась здесь и церковь. Она стояла вот там, ниже, где теперь поднялся березняк.
Мне памятно, какая на этом месте была впадина, с осыпающимися берегами, которую называли “корытьвиной”, что от слова “корыто”. По легенде, никто и не настаивал, что это было на самом деле, высящаяся и довольно большая по размерам церковь начала оседать и постепенно погрузилась в топь. Так вот в нее и угодили французы, когда в ноябре 1812 года проходили здесь, загрузив свои возки драгоценностями и золотом. Каждый раз, когда мы сюда приходили на сенокос и заходили на “корытьвину”, жители деревни криком предупреждали, что делать этого нельзя, гиблое место…
Так, время тоже своеобразный тлен. Вот и Владимир Емельянович считает, что такое могло вполне быть, опровергая сам факт возникновения поселения на рубеже 18-19 века. На его взгляд, оно появилось здесь куда раньше. Прошел значительный период, что-то уже исчезло бесследно. Бесследно? Он лично убежден в обратном. Все еще можно вернуть на круги своя, если изучением прошлого этой местности займутся археологи, историки.
Ну а пока имеет право на жизнь легенда, возможно, быль или быличка, в которую вплетается и всегда заманчивое для нашего современника повествование с золотом Наполеона.
По воспоминаниям одного из жителей Церковища, который прожил более 90 лет, в 60-х годах его не стало, от своего деда он слышал, как французы в отчаянии пытались нащупать дно поглотившей их золото ямы, бранились на того извозчика, который пошел на обгон и угодил в нее, свернув с проселочной дороги.
Мы не удержались от соблазна пройти по этим местам. Они завораживают. Конечно, своей красотой, необычностью рельефа и, не менее, витающей в насыщенном разнотравьем воздухе легендой, даже легендами. Наш край удивительно богат на них. Ведь досталось ему всякого от многих. Но он живет, сохраняет свои богатства, в том числе и идущие глубоко из души людей повести и рассказы, глубоко духовные, песенные, романтичные. Чем так охотно и поделился с нами хороший знаток прошлого родных мест Владимир Емельянович Лемешев.
Виктор БИРЮКОВ.
““А каб цябе пранцы пабралі”. “Пранцы” — это так они на свой манер французов упоминают, возможно, и не догадываясь об этом.” Вообще-то “пранцы”– это по-белорусски “сифилис”, и к француза отношения вообще-то не имеет. Разве только, что болезнь эту еще могли называть “французской” — для особо нежных ушей. А так — из той же оперы, что и другие белорусские проклятия, типа: “Холера яго бяры!” и т.д.