Жизнь, ставшая судьбой
9 апреля жителю деревни Слободка Станиславу Семеновичу Минько исполняется 83 года.
— Мама помолодила, — с бодростью говорит он. — А так было бы всех 86. Но в душе я себя и близко на этот возраст не чувствую. Жизнь, по-видимому, так закалила. Говорили, что в детстве вообще был очень улыбчивый. Меня, с кем бы ни шел, останавливали, моя улыбка людям нравилась. Сам этого не помнил, когда подрос, бабушка Катя так рассказывала…
Шесть лет ему было, как умерла мама. На воспитание взяли бабушка Катя и дед Андрей по отцовской линии. Он был единственный в семье, и они не пожелали внука с кем-то делить. Отец вскоре привел в семью мачеху, у них один за другим пошли дети. Жизнь распорядилась так, что Станислав общался с ними, с отцом, который прошел две войны, Финскую и Великую Отечественную. Был танкистом, за доскональное знание техники даже попросили его на должность механика Толочинской машинно-тракторной станции. А с мачехой как-то не сложилось. Но в обиде на нее не остался. Рано повзрослел, раньше, чем у сверстников, пришла к парню самостоятельность.
К июню 1943 года, когда произошел в Юзефполье случай с убийством немецкого офицера, ему исполнилось десять лет.
— Я помню, — говорит Станислав Семенович, — того белобрысого немца. Он руководил работами по выращиванию сельхозпродукции. Стояли на повороте в нынешний парк Юзефполье тока, амбары. Туда завозились сжатые хлеб, горох, обмолачивались. Согнанные сюда люди из различных мест района, и даже совсем еще подростки, трудились под надзором, как пленные. Если что не нравилось охране, отводили от молотилки и стегали плетью. Этот белобрысый усердно исполнял свои обязанности. На час-другой куда-то по делам, чаще всего на станцию, отвернется — и проверяет, как люди работают, растет ли груда обмолоченного хлеба. Земли под собой он не чувствовал. Разъезжал на конной повозке с охраной, с плетью в руке и с пистолетом в кобуре. Однажды, ничего не говоря, подбежал к работнику, ударил его плетью по лицу. Он лишь спросил, за что, и удары посыпались со всех сторон. Парень, звали его Дмитрий Пушкин, не растерялся, схватил заводную автомобильную ручку и опустил ее на голову немца. Он тут же осунулся на обмолоченный горох, безжизненно откинув голову. Охраны в тот момент не было. Люди разбежались кто куда, а Дмитрий прихватил кобуру с пистолетом и направился на возке в лес…
На рассвете немцы ворвались в Юзефполье, согнали в парк всех его жителей. Переводчик объяснил, что всех их, кто прямо или косвенно поспособствовал убийству, ждет наказание. Людей выстроили в шеренгу, вперед выдвинулись автоматчики.
— Мы понимали, — со слезами говорит Станислав Семенович, — что от расстрела нам не уйти. Молча, опустив головы, стояли старики, дрожащими руками прижимали к себе детей женщины. Дед Андрей не переставая, ничего не говоря, теребил меня по голове. Кто-то шептал молитву, кто-то, всхлипывая, потеряв надежду на спасение, плакал. И вдруг произошло чудо — на легковушке подрулил какой-то начальник из Оршанской комендатуры, переговорил со своими. Нас тут же стали заталкивать в кузова автомобилей и повезли на станцию. Кто в чем был — в том и отправились. По пути узнали, что расстрел нам заменили каторгой. Шел 1943-й год, в Германии остро не хватало рабочих рук, и случай помог, беда миновала…
На станции Толочин около сотни людей, были подвезены и с других мест, стали загонять в товарные вагоны.
— В них, — продолжает собеседник, — стояли клетки с колючей проволокой, их буквально набивали людьми. Было душно, многие падали с ног и умирали. Трупы, пока не останавливался состав, не убирались. А где-то уже на территории Польши стали падать от голода, жажды. Нестерпимо хотелось пить, у всех были провалившиеся, обескровленные лица. Когда прибыли на место, нас стали отбирать к себе на работы в город и в сельскую местность. С дедом Андреем нас поселили на ферме у бауэра недалеко от г. Вешенбурга. Были еще семьи из нашего Юзефполья и семья Драгуновых из Копыси Оршанского района. Работы хватало всем. Пахали, сеяли, убирали, кормили скот, получали продукцию. Я отвечал за выпас птицы, огромную стаю домашних гусей. Отгонял их к водоему, пригонял обратно. Однажды хозяйка пересчитала, одной головы не хватило. Так она лучшего не придумала, как натравить на меня собаку. Натерпелся, конечно, страха, но что сделаешь — пожаловаться было некому. Дед Андрей истязаний не выдержал. От побоев бауэра скончался. Смотрел я на его лицо, сердце сжималось — и от боли, и от бессилия. Столько он работал, старался, но даже захоронить как надо не смогли. Обернули тело в какое-то рядно и бросили в яму. Сколько я поплакал, погоревал, разлучившись с ним. Даже хлеба корочка да гусиная требуха, которыми нас кормили изо дня в день, в рот не лезли. Не знаю, чем все и кончилось бы, если бы нас не освободили в мае 1945 года наши войска. Жили у бауэра, а отощали так, что сил не было идти. Видя это, бережливо нас усадили в крытые машины и, переехав территорию Польши, разместили в госпитале возле г. Волковыска. Выделили специальный паек, чтобы мы хоть немного набрались сил, почувствовали себя нормально. Предупредили, что кушать надо небольшими порциями, чтобы не случился заворот кишок. Постепенно мы отошли, через три недели нас направили домой. В первых числах июня был уже в Юзефполье. Заглянул в дедов дом, а он пустой, одни стены, ни стола, ни кровати, ни котелка и ложки. Пошел к родственникам в Райцы. Попросил, чтобы покормили. Проще стало, когда вернулся с фронта отец. Возле него в МТС можно было хоть что-то заработать. Окончил четыре класса, а пятый — седьмой оканчивал в вечерней школе. В день на стройке работал в совхозе “Реконструктор”, а потом шел учиться. В 1956 году призвали на службу. Четыре года служил на флоте в г. Балтийске Калининградской области, был механиком-мотористом первого класса. На службе помогло то, что до этого окончил в Высоком годичную школу трактористов-машинистов, успел поработать в МТС. Обслуживал на тракторе колхозы “Заря коммунизма” и имени Сталина. Благодарен отцу, что он научил меня знанию техники. Ловко у меня получалось справляться с любым ремонтом, разобрать и собрать трактор…
Но когда в 1960 году Станислав Минько вернулся со службы, трактора ему не досталось. Будучи человеком техническим пошел работать киномехаником. Обслуживал своей “передвижкой” немалую часть района вместе с напарником Эдуардом Максимовичем Ткаченко. За шесть лет работы они побывали практически в каждой деревне обслуживаемой зоны. В одной из них Станислав встретил свою спутницу жизни — Марию Козинец. С тех пор и остался жить в Слободке.
Когда пришла мелиорация в район, некоторое время поработал в ПМК-40, а более двадцати лет трудился бульдозеристом в МПМК-65. Ежедневно, невзирая на пору года, он добирался пешком в город и обратно.
— Мне есть что вспомнить и хорошего в этот период жизни, — говорит Станислав Семенович, — много строили, возводили крупные объекты в районе. Это и красавица школа в Волосово, и здание милиции, объекты культуры и здравоохранения, жилье на селе. Тяговитый я оказался, живучий. Как вспомню, сколько пережил, так не верится, что дается Богом человеку столько сил и терпения.
Станислав Семенович открыл шкаф, достал бережно коробку с наградами за труд, среди которых и медаль “Ветеран труда”:
— Все мое, честно заработанное, никогда не хитрил на производстве и дома. Хотелось быстрее забыть на войну, потери родных и близких, друзей. Только в работе удавалось на это забыться. Не думал, что мне уготованы такой долгий век и такая судьба. Начинаю копаться в пережитом, размышляю, переосмысливаю все и понимаю, ведь пережить такое довелось не мне одному, а всему нашему поколению. Крепкие мы были — вот и выжили, да еще и победили…
Вслед за наградами он извлек из узелка матросскую бескозырку как самую дорогую для себя реликвию.
— Может, смешным кажусь своим односельчанам, но всю свою жизнь ношу матросскую тельняшку. Одно воспоминание о службе придает силы и бодрости. И никогда не хочу вспоминать о детстве, загубленном войной, о каторге и унижениях, где нас никто не считал за людей, в Германии. Представляю, что было бы с нами, многими народами, не останови мы фашизм. И после войны мы трудились, ни о чем личном не думая. Лишь бы залечить быстрее раны разрухи, уйти от бедности и нищеты. Нам удалось многое, и в этом я тоже счастливый человек…
Такова судьба одного из многих несовершеннолетних узников, которые изведали на себе ужасы фашисткой неволи.
В настоящее время на Толочинщине проживают 33 несовершеннолетних и 7 человек, относящихся к категории совершеннолетних узников. За каждым из них стоит своя, особая судьба, горькая и трагическая.
Виктор БИРЮКОВ.
Жизнь, ставшая судьбой,
